– Меня зовут Форфакс. Демон Третьего Круга Бездны. Можешь звать меня Генри. Ну, понимаешь, на земной манер. Я привык. Не переживай, что это странно. В конце концов, и Мефистофеля Фауст называл Мефом. Тот однажды признался во время попойки в одном приличном кабаке в лимбо. А ты кто? Есть у тебя имя?

Мигель таращился на протянутую руку, словно загипнотизированный. Не мог выдавить ни слова.

«Пресвятая Богородица! – повторял мысленно. – Эль Сеньор – гринго!»

Форфакс, несколько смешавшись, опустил руку.

– Ладно, – буркнул. – Похоже, ты неразговорчив. Дай-ка я сам догадаюсь.

Он прикрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

– Диас! – заявил с триумфом. – Мигель Диас, верно?

Метис медленно кивнул.

– Да, – выдавил он хрипло.

Улыбка демона сделалась шире.

– Ну, значит, говорить ты умеешь. Уже дело, Диас. А теперь скажи, чего ты от меня хочешь? Жену друга? Денег? Славы? Не мнись, говори. Ты ведь для чего-то меня вызвал, верно? Ну, чего желаешь?

Мигель распрямил спину, глянул прямо в ошеломляюще зеленые глаза дьявола.

– Справедливости, – произнес твердо.

Гринго вздрогнул, пойманный врасплох.

– Эй, парень, – тряхнул он головой. – Я не уверен, ко мне ли с этим. Но ладно, рассказывай. Поглядим, что можно сделать.

И вдруг, словно рухнула плотина, с уст Мигеля неудержимо полились слова. Горькая, печальная, обычная история жизни простого парня, которому не повезло родиться горцем-полукровкой.

С детства Мигель запомнил лишь нужду. У отца его, когда тот пришел в город, не было ничего, и сам он тоже ничего не умел, даже написать свою – такую короткую – фамилию. В родной деревне он был рыбаком, а что ловить в столице? Разве что трупы, плывущие по реке. Мать происходила с гор, из племени, название которого было даже не выговорить. Кожа ее была красной, словно терракота, на голове она постоянно носила кретинский котелок. По жизни шла равнодушно, постоянно погруженная в мягкий полусон под добрым крылом извечной богини Мамы Коки. Порой Мигель не был уверен, понимает ли мать, что вокруг происходит. Судьба одарила бы парня невероятным числом братьев, когда бы большинство из них не умерли еще в детстве. И все равно осталось их четверо, а еще одна сестра – Мария-Люсия, умственно отсталая.

Мигель не помнил, когда родилась в нем глубокая уверенность, что он вырвется из-под власти безнадеги, бедности и милости Мамы Коки. Наверняка раньше, чем он начал что-то понимать. И так же быстро он понял, что единственный путь к бегству ведет через школу для бедняков, которой управлял сморщенный, словно чернослив, отец Бенедикт. Уже через несколько месяцев этот добрый старичок, всей душой радеющий за людей, понял, что в шлифовку ему попал по-настоящему драгоценный камень. Мигель буквально впитывал новые знания. Он учился настолько яростно, что порой боялся, как бы не лопнула голова. За короткое время он ушел в отрыв от остальных учеников настолько далеко, что учителю пришлось приготовить для него персональный курс обучения.

Мигель сбегал из дому и часами просиживал в церкви, вслушиваясь в проповеди вовсе не из-за религиозности, но чтобы научиться говорить настолько же красиво и учено, как священники.

В мечтах он видел себя офицером, чиновником или даже священником. Честно сказать, ему было все равно. Только бы немного подняться.

Понимал, что ему не хватит смелости, чтобы решиться на карьеру в наркомафии, в торговле живым товаром, в порнографии или среди простых гангстеров. Не слишком-то реальным казалось ему и место шефа преступной организации. Слишком много проблем. Хотел он чего-то более спокойного, уверенного. Не мечтал также, подобно ровесникам, стать тореадором, сутенером или шулером. И вовсе не потому, что чувствовал какие-то моральные преграды. Просто это были небезопасные занятия. В общем, оставался лишь путь церкви или науки. И этому-то он отдал себя без остатка.

Поскольку он не работал и не помогал отцу, дома поглядывали на него косо. Как дармоед, он часто оставался голодным, иногда мать, разозлившись, выставляла его вечером на улицу, чтобы спал под голым небом. Ее терракотовое лицо тогда морщилось от гнева, напоминая растрескавшийся кувшин.

А Мигель продолжал учиться, словно одержимый. И наконец дождался награды за свои усилия. Расчувствовавшийся от успехов любимчика, старый отец Бенедикт пристроил его в школу-интернат, взывая к милости Божьей и ко всем своим старым знакомствам. Выклянчил для воспитанника освобождение от оплаты и все время учебы содержал его со своих скромных доходов.

Среди более богатых приятелей молодой метис чувствовал себя скованно. Стыдился своего индейского происхождения, бедности, отсутствия манер и простецкого акцента. За несколько лет, проведенных в школе, он ни с кем не подружился. Зато научился многим важным вещам. Например, как быть гибким, чтобы гнуться, но не ломаться. К школьным коллегам он оставался совершенно равнодушен. Был одиночкой. Помогал кому-то, лишь когда знал, что это может принести хоть немного пользы. Для учителей он всегда приберегал улыбчивое, вежливое, внимательное и прислужливое лицо. Все еще добивался высоких результатов, потому что прекрасно понимал: это его единственный пропуск в лучший мир. Хотя и этого могло не хватить.

Быстро заметил, что в общении с большинством начальников вместо искренности лучше работают ханжество, льстивость и униженность. Поэтому добивался места под солнцем, изображая умного, лояльного, покорного – ступив на стезю, которая могла превратить его в настоящую сволочь. Немного удивлялся, что никто не побуждает его надеть сутану, – но это-то было ему на руку. В конце концов, священником он думал стать только в крайнем случае. Занятие это сулило не много вариантов достойного будущего.

Школу он закончил с отличием и, к своей радости, получил выход на неплохую должность. Говорили, что директор школы, отец Хризостом, рекомендовал его на сотрудника секретариата в городской управе.

Мигель расплакался от счастья, впервые за долгие годы позволив себе выказать настоящее чувство. Ощущал себя так, словно ухватил за бороду не просто Господа Бога, а всю Пресвятую Троицу.

И именно в момент, когда все начало так неплохо складываться, в стране вспыхнула революция.

Просто так, из ничего. Словно болотная тварь, из джунглей вылез харизматичный лидер, уже тогда называемый сторонниками «Эль Президенте», и повел отряды взбунтовавшейся бедноты против правящей хунты. Волшебным образом армия и полиция сразу перешли на сторону революционеров, правительство быстро свергли, в том числе и консервативного, богобоязненно настроенного диктатора вместе с высшими чинами. Полетели головы, пролилось чуток крови, но неожиданно быстро все успокоилось. В атмосфере всеобщего праздника Эль Президенте получил власть. Люди танцевали на улицах, осыпали цветами победивших, напивались до потери сознания и праздновали дни напролет. Страну охватила настоящая эйфория.

Кто бы ни взглянул на суровое, смуглое, красивое, словно у статуи, лицо нового вождя, сразу соглашался, что вот он, новый спаситель, муж суровый, который теперь установит рай на земле. Любовь к Эль Президенте переродилась во всеобщий фанатизм. Женщины плакали, завидев его, молились, словно самому Христу, некоторые от избытка чувств теряли сознание. Мужчины с безумием в глазах выкрикивали патриотические и социальные лозунги, повторяя их вслед за прекрасным победителем, собирались под президентским дворцом, готовые в любой миг отправиться, куда бы он ни приказал.

А Мигель сидел в старой хибаре, которую отписал ему в завещании старый учитель, отец Бенедикт, и трясся от страха.

Потому что злая судьба пожелала, чтобы Эль Президенте оказался жестким коммунистом и сразу, с ходу, взялся за уничтожение религии. Любой. Начиная с католических миссий и школ и заканчивая обрядами вуду. Досталось и народным культам доколумбовых богов – и даже обычным предрассудкам. Все, что обладало хоть сколько-нибудь духовным измерением, новый диктатор хотел окончательно уничтожить. И делал это с большой тщательностью.